Дарья Корочкина родилась в 2001 году во Владимире. Выпускница ОЦ «Сириус». Студентка филологического факультета РУДН. В качестве журналиста сотрудничала с информационно-аналитической газетой «Ковровская неделя» и интернет-журналом «Проспект. Медиа». Автор поэтического сборника «Белизною чернил. Стихотворный блокнот» (2018) и публикаций на образовательных порталах «Мел» и «Сириус». Участник семинара критики школы «Пишем на крыше» (журнал «Вопросы литературы»). Предыдущая публикация на Textura — май 2020.
Безусловный свет — условная жизнь
О поэзии Дмитрия Данилова
Бывает такое протяжное чувство печали. Светлое, притихшее внутри. Иногда оно наступает, когда в поезде смотришь сквозь холодное окно, а за ним мелькают, сливаются в горизонтальные полосы привыкшие к стуку колес деревья. Иногда, когда поздним вечером возвращаешься домой на такси в шуме бликующего города. А иногда за городом, в деревне или лесу, когда вглядываешься в звездно-фиолетовое небо и встречаешь там Большую Медведицу… Похожее чувство возникает и когда долго читаешь стихи Дмитрия Данилова. Его последняя книга так и называется — «Печаль будет длиться вечно» (2018).
Про Данилова-драматурга говорят много. Про Данилова-прозаика, автора «Горизонтального положения», тоже. Про Данилова-поэта — относительно редко. Несмотря на то, что с 2014 года вышло 5 сборников. И если как драматурга и прозаика Данилова уже широко признали, то в поэзии уважение растет в режиме реального времени.
Недавно в интервью Дмитрий Воденников назвал «Странных ангелов» Данилова гениальным текстом, увидев связь с пушкинским «Пророком»: «…я знаю настоящий гениальный текст эпохи коронавируса. Его написал поэт Дмитрий Данилов. Это такой современный «Пророк» Пушкина. В нём к человеку, гружённому туалетной бумагой, которую, помните, все бросились закупать в начале пандемии, вдруг спускаются двое полицейских и совершают с ним то же, что шестикрылый cерафим с пророком в стихотворении Пушкина»[1]. Интертекст-сцепление с Пушкиным появляется с первой же поэтической книги Данилова «И мы разъезжаемся по домам» (2014). Стихотворение «Томим» автор выстраивает на строке «то робостью, то ревностью томим», изменяя месседж и форму:
Да понятно, что томим
Да понятно, что томим
Да понятно, что томим
Томим томим томим
В общем, как бы это сказать, ну, вы понимаете, это такое ощущение, я даже затрудняюсь его описать, что-то, знаете, такое в сердце, да, томление, что ли, какое-то, такое необыкновенное чувство, в нем и робость, и ревность, и такая, знаете, тихая грусть, тихая светлая печаль, да, в общем, тут, пожалуй, слова бессильны.
Количество слов-паразитов сначала напрягает. Вот это невнятное бормотание в соавторстве с Пушкиным, написанное в строчку абзацем, — поэзия? Поэзия. Именно дискурсивы становятся центром произведения: передают состояние лирического героя, формируют его образ. Данилов акцентирует внимание на вторичном, на том, что другие оставляют за кадром; через вербальные бессмысленные знаки выражает невербальное.
Идея разобрать стихотворения Данилова на детальки лего-конструктора, повытаскивать аллюзии, вписав в литературный контекст, витает в воздухе, но того не стоит. Потому что единственное, куда можно вписать поэзию Данилова — в себя, в свое человеческое нутро. Сохранить на подкорку или, наоборот, вытащить оттуда. Данила Давыдов точно замечает в предисловии к первому сборнику Данилова эффект «неостранения» в, казалось бы, остраненных стихотворениях: «там знакомый предмет предстает незнакомым, здесь незнакомый присваивается и принимается в качестве своего»[2].
У Данилова нет противостояния своего и чужого, кажется, нет даже своего — есть только наше. Знакомое и понятное. Не единственное, но единое. Его образный мир не искусственно созданная вторая реальность, а рефлектор, отражающий и рассеивающий настоящее. С ежедневными «всё нормально», «говно вопросами» и фигней, с Яндекс-такси, футболом, метро Кожухово, шоссе Энтузиастов, терминалом «В» в Шереметьево, с банковскими картами, московскими небоскребами и алкоголем. Камерой многоракурсного литературного таланта Данилов ловит ультра-актуальность и настраивает фильтр современности на всех уровнях: словесном, тематическом, смысловом. Он пропускает серую злободневность через себя и убирает корень «зло». Добровольно страдает за любого человека и людей в целом, как за себя.
Тогда и рождается всепоглощающая печаль.
Подборка «До печёнок» 2020 года, опубликованная на интернет-портале Лиterraтура, продолжает верлибровую поэтически-прозаическую традицию, но вырисовывает и вектор надежды.
Три стихотворения как трехсоставность человека: физическое, социальное, духовное. «Человеческое проклятие» — о беспомощности человека перед бытом, пролитым виски или забытым паспортом, перед самим собой. «Город-монстр» — о неповторимости, сиюминутности жизни урбанистично-статичной Москвы, об уникальности точки невозврата. «Внутренние линии» — о постоянном обнулении и обновлении где-то между землей и небом, о шаткости и цикличности действительности на фоне аэропорта, где каждый предстоящий полет — маленькая смерть:
Словно бы мы стали
На некоторое время
Условно мёртвыми
На всякий случай, мало ли
Ведь авиация — зона риска
С самолётом может случиться
Всё, что угодно
И все мы можем
Стать жертвами
Каких-нибудь обстоятельств
И лучше нам на время
Притвориться умершими
И смотреть, и видеть
Этот ослепительный свет
Свет, которого нет больше нигде
Тема смерти одна из центральных у Данилова. Но не смерти-конца, а смерти-начала в круговороте жизни. «Для меня эта тема самая главная, наверное. Мы все смертны, как же не думать. Я боюсь смерти. Не понятно, что после. Может там что-то еще и лучшее, но я люблю эту жизнь, а ее не будет, и это вызывает ужас»[3], — делится писатель в интервью журналу «Театрал».
Сквозь описания окружающей — внешней — реальности Данилов рисует реальность внутреннюю, более сложную, сталкивает технологичность и рефлексию: город-монстр Москва с «высокими офисными зданиями» и «страшным рваным черно-серым светящимся небом» приводит к осознанию не единичности момента, а ненужности его повторения; «новый, суперсовременный» терминал «В» в Шереметьево со сверхъестественным бело-розовым светом становится своеобразным чистилищем, о котором, сев в такси после полета, уже не вспоминаешь.
Данилов возвращает нас в нашу же рутину, но не прямо транслирует ее, а показывает выход: мы заблудились, потеряли ориентиры — и там, где-то впереди, далеко от нас, выше нас, но будто среди нас — его лирический герой, на первый взгляд, такой сумрачный и обреченный, но отчетливо излучающий свет.
Ходишь среди этого света
Ходишь внутри этого света
И понимаешь
Что как-то всё образуется
Что ничего, ничего
Ничего, как-нибудь
Метафора света кажется банальной, но именно она определяет Данилова — поэта, превращающего повседневность в уязвимое ощущение предела и при этом мерцающей надежды. В лирике Данилова есть будущее, и это будущее не отрицания или отречения, а возвращения — к себе, к человеческому, к духовному.
«Свет» в подборке из трех стихотворений встречается 24 раза. Он всегда особенный: светится рвано-черной серостью московское небо; офисное здание — белым, люминесцентным светом; дом — жилым и желтым; льется, как музыка, ослепительно холодный свет; бледно-неяркое свечение исходит из ниоткуда, а в заключительном стихотворении появляется невиданный бело-розовый свет, психоделический, уникальный, противопоставленный свету обычному: «И свет становится обычным / И наша жизнь возвращается».
Данилов не просто фиксирует настоящее с его социально-физическим и чувственно-душевным, а выводит на первый план духовный уровень, включая и философию, и религию: «По большому счету, меня интересует в жизни всего две вещи: религия и литература»[4]. Вера в поэзии Данилова не идеалистически возвышенная, а та, к которой мы привыкли: просить, но не давать, а если проскочили, то слава Богу. Так в стихотворении «Спаси нас» («Новый мир» №5, 2020) лирические субъекты обращаются к Пресвятой Богородице, желая снять с себя ответственность за денежные, семейные и бытовые проблемы. От разных «я» (обычный человек, бомж, японская дочь и др.) Данилов переходит к всеобщему «мы», монтируя в поэзию драматургичность. Добавляя вводные слова со значением неуверенности, слова-паразиты, меняя словесный порядок, автор приближает структурированную письменную речь к живой устной, создает в поэзии очертания разговора, многоголосье. Драматургичность проявляется и в наличии действия с конфликтом.
Лирика Данилова как замедленное видео с телефона. Эта поэтическая городская реальность до такой степени целостна, что любое вмешательство в отраженный автором мир — попытка его разрушить. Она выглядит бытовой и понятной, однако Данилов сам выталкивает из осязаемой обыденности в открытое пространство метафизики. Последовательно смещая акценты, он переводит привычность в разряд абсурда, а после обнуляет всё — и это всё принимает.
Дмитрий Данилов говорит без сложных метафор и напряженной вычурности. Он говорит с нами, на нашем языке. Без дистанции, искренне: с печалью, но принятием. Синтез привычности формы и метафизики содержания рождает гармонию — динамическое равновесие быта и духа. Человек как он есть — и его душа, и его земное, материальное тело — становится пульсирующим сердцем системы мироздания.
Как мог я
Человек, образ и подобие
Божие
Устроить себе
Такой кошмар
Как я мог
Сделать себе
Вот это вот всё
Как я мог
А правда, как мы могли? Да никак: «Фигня какая-то/Можно об этом забыть/До следующего раза».
Может быть, мы так и сделаем. Уже сделали, уже забыли. А может, что-то все-таки осталось… Притихшее чувство печали? Скорее, ощущение безусловного света в условной жизни.
И если печаль будет длиться вечно, то светлая жизнь тоже.
[1] https://www.mk.ru/culture/2020/07/03/poet-dmitriy-vodennikov-rasskazal-pochemu-perestal-pisat-stikhi.html
[2] https://www.litmir.me/br/?b=593956&p=1
[3] https://sovremennik.ru/press/svidetelskie_pokazaniya/dramaturg_dmitriy_danilov_ya_byl_sovershenno_neteatralnym_chelovekom/
